В белом тулупе с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, поздним вечером тридцать первого числа, священного месяца декабря в крытую колоннаду, между двумя крыльями Кремлёвского дворца, вышел пресс-секретарь Газпрома Куприянов…
Более всего на свете пресс-секретарь ненавидел запах сала, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать пресс-секретаря с рассвета. Куприянову казалось, что сальный запах источают ели и сосны в парке, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая жирная струя. От флигелей в тылу дворца, где расположилась пришедшая с пресс-секретарём в Кремль первая рота Таманской дивизии, заносило дымком в колоннаду через верхнюю площадку парка, и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что кашевары в казармах начали готовить обед, примешивался все тот же жирный сальный дух. О боги, боги, за что вы наказываете меня?
«Да, нет сомнений! Это она, опять она, непобедимая, ужасная делегация Нафтогаза Украины, от которой болит полголовы. От нее нет средств, нет никакого спасения. Попробую не двигать головой».
На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и Куприянов, не глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в сторону.
Референт почтительно вложил в эту руку кожанную папку. Не удержавшись от болезненной гримасы, Куприянов искоса, бегло проглядел написанное, вернул папку секретарю и с трудом проговорил:
Делегация из Украины? К премьеру дело посылали?
– Да, пресс-секретарь, – ответил референт.
– Что же он?
– Он отказался дать заключение по делу и смертный приговор Кабмина направил дла рассмотрения хозяйствующими субъектами, – объяснил референт.
Куприянов дернул щекой и сказал тихо:
— Введите.
И сейчас же с площадки парка под колонны на балкон двое мотострелков ввели и поставили перед креслом пресс-секретаря человека лет пятидесяти. Этот человек был одет в старенький и разорванный жёлто-голубой жупан, когда-то розовые шаровары и жёлтые натовские ботинки. Голова его была прикрыта белой повязкой с сердечком, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта – ссадина с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на Куприянова.
Тот помолчал, потом тихо спросил по-английски:
– Где деньги?
Куприянов при этом сидел как каменный, и только губы его шевелились чуть-чуть при произнесении слов. Пресс-секретарь был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой.
Человек со связанными руками несколько подался вперед и начал говорить:
– Шановный добродию! Повиртэ мэни…
Но Куприянов, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышая голоса, тут же перебил его:
– Это меня ты называешь “шановным добродием” ? Ты ошибаешься. В Украине все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно, – и так же монотонно прибавил: –
Дмитрия Рогозина ко мне.
Всем показалось, что на балконе потемнело, когда Рогозин, предстал перед пресс-секретарём.
Рогозин был на голову выше самого высокого из солдат Таманской дивизии и настолько широк в плечах, что совершенно заслонил кремлёвские звёзды.
Куприянов обратился к Рогозину по-русски:
– Переговорщик называет меня «шановным добродием». Выведите его отсюда на минуту, объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но не калечить.
И все, кроме неподвижного пресс-секретаря, проводили взглядом Дмитрия Рогозина, который махнул рукою связанному, показывая, что тот должен следовать за ним.
Рогозина вообще все провожали взглядами, где бы он ни появлялся, из-за его роста, а те, кто видел его впервые, из-за того еще, что лицо Представителя России при НАТО было изуродовано: губы его постоянно искривляла саркастическая ухмылка, полученная на одной из пресс-конференций.
Простучали тяжелые сапоги Рогозина по мозаике, связанный пошел за ним бесшумно, полное молчание настало в колоннаде, и слышно было, как ворковали голуби на площадке парка у балкона, да еще вода пела замысловатую приятную песню в фонтане.
Куприянову захотелось подняться, подставить висок под струю и так замереть. Но он знал, что и это ему не поможет.
Выведя переговорщика из-под колонн в парк. Рогозин вынул из кармана нафтогазовика бутылку самогона, и с размаху треснул по кремлёвской стене. Движение Рогозина было небрежно и легко, но связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги, захлебнулся воздухом, краска сбежала с его лица и глаза обессмыслились. Дмитрий одною левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на воздух упавшего, поставил его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая украинские слова:
– Пресс-секретаря Газпрома называть – Ваше сиятельство. Других слов не говорить. Говорить -по-русски. Смирно стоять. Ты понял меня или отнять сало с чесноком?
Переговорщик пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:
– Я понял тебя. Не отнимай.
Через минуту он вновь стоял перед Куприяновым.
Прозвучал тусклый больной голос:
– Имя?
– Мое? – торопливо отозвался переговорщик, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.
Пресс-секретарь сказал негромко:
– Мое – мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое.
– Олег, – поспешно ответил хохол.
– Прозвище есть?
– Дубина.
– Откуда ты родом?
– Из Елизаветовки мы, – ответил связанный, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на западе, есть деревня Елизаветовка.
– Кто ты по крови?
– Я точно не знаю, – живо ответил переговорщик, – я не помню моих родителей. Мне говорили, что я типичный триполец.
– Где ты живешь постоянно?
– У меня нет постоянного жилища, – застенчиво ответил Дубина, – я путешествую из города в город. Могу показать налоговую декларацию.
– Это можно выразить короче, одним словом – бродяга, – сказал Куприянов и спросил: – Родные есть?
– Нет никого. Я один в мире.
– Знаешь ли грамоту?
– Да.
– Знаешь ли какой-либо язык, кроме украинского и русского?
– Знаю иврит.
Вспухшее веко приподнялось, подернутый дымкой страдания глаз уставился на Дубину. Другой глаз остался закрытым.
-Расстрелять- устало выдохнул Куприянов.
-Как расстрелять?- возмутился Дубина — Я парламентёр!!! Вы не имеете права!
Раздался звон. Все непроизвольно посмотрели в сторону Спасской Башни .
-Полночь- задумчиво произнёс Куприянов.
Дубина всё понял и протяжно, по-звериному завыл…